Задача – выжить! - Страница 35

— И что решили? — Я быстро проглотил кашу, чтобы иметь возможность говорить, и перебил Олю.

— Не знаю. Меня Феликс Натанович как раз воды послал принести. А когда возвращалась – командир уже уходил.

— Понятно. — Я протянул Оле пустую миску. — Спасибо за кашу. А сама ты как?

— А что я? — Оля, приняв посуду, потупилась. — Я нормально. За ранеными ухаживаю, по кухне помогаю. Думаю вот у командира винтовку попросить. Немцев бить хочу!

Лично я считаю, что не женское это дело – война. Да, очень много женщин всех возрастов воевали в этой войне. Связистки, причем не только те, которые сидели где-то в штабе на рации, а и те, которые ползли с тяжеленной радиостанцией через линию фронта и обратно, медсестры, которые под пулями тащили с поля боя раненых, не спали сутками в госпиталях, готовя их к операциям и ассистируя таким же падающим с ног от усталости хирургам, снайперы, партизанки, подпольщицы… Но как объяснить, что еще можно выдержать вид мертвого бойца-мужчины, а даже представить себе такую вот Олю, изуродованную близким взрывом или просто поймавшую пулю, невыносимо больно? Как объяснить ей, что она должна жить и давать начало новой жизни вместо того, чтобы убивать людей? Как ей это объяснить, да еще и после всего с ней произошедшего? Я так и не успел придумать, что на это ответить девушке.

— Леш, тебя командир зовет. — Пока я размышлял, как-то незаметно появился старшина. — Гримченко, тебя – тоже.

Ничего не ответив девушке, я встал, закинул на плечо автомат и, дождавшись Сашу, направился к шалашу командира. Возле входа уже топтался Лешка, а на бревне сидел Митрофаныч. Практически сразу из шалаша вышел капитан.

— Ну что, бойцы, отдохнули? — спросил он нас с Гримченко.

— Отдохнули, товарищ капитан!

— Тогда пойдем к вашему политруку. Он, как очнулся, все рвется с вами поговорить.

Мы последовали за капитаном, который, прихрамывая, направлялся к лазарету. В отличие от остальных моих товарищей, с которыми я попал к партизанам, в лазарете мне еще не довелось побывать. Если Оля была прикреплена к лазарету для ухода за ранеными и это было ее основное рабочее место, а Лешка с Гримченко бывали здесь по хозяйственной части – воды принести, еще что-то помочь, — то я практически все время своего пребывания в отряде провел с подрывником-старшиной в его хозяйстве, обучаясь премудростям взрывного дела или просто составляя компанию Трепову. Так что мне было даже интересно.

Впереди показался небольшой пятачок чистой земли. От остального леса он отличался только тем, что здесь на высоте человеческого роста между деревьями был растянут кусок брезента, зияющий несколькими прорехами. Со стороны лазарета подул ветер, и я почувствовал «аромат» этого места – смесь лекарственных запахов со слабыми нотками гниения и железистым привкусом крови. Чуть сморщил нос, но вскоре, видимо, привык к запаху и уже не обращал на него внимания. По мере приближения за деревьями уже стало можно разобрать некоторые подробности местного лазарета.

Под навесом лежали восемь раненых бойцов. Матрасами им служили какие-то мешки, из прорех в которых торчала набитая туда чьей-то заботливой рукой трава. Некоторые, несмотря на теплую погоду, были укрыты мешковиной или куском брезента, другие, наоборот, лежали с обнаженным торсом. В основном раненые были без сознания. Только двое негромко переговаривались между собой. А один из бойцов, мотая полностью забинтованной головой, громко стонал в бреду. Как раз над ним присел и что-то колдовал местный хозяин – фелшер, как его называл Митрофаныч.

Услышав наши шаги, врач встал и обернулся. Среднего возраста мужчина, с очень характерной еврейской внешностью. Под кучерявой, смолисто-черной шевелюрой поблескивали сквозь круглые стекла очков в тонкой проволочной оправе такие же черные глаза. Сами очки вольготно расположились на длинном носу. Упрямый изгиб рта и волевой подбородок говорили о том, что с этим человеком лучше не спорить. Врач был гладко, до синевы, выбрит. Одет он был в гимнастерку без всяких знаков различия, практически целую – несколько заметных прорех были аккуратно зашиты – и как будто выглаженную. Также поражали чистотой и отсутствием дыр, как у большинства из нас, его брюки. Сапоги, впрочем, были настолько же убитые, как и у остальных.

— Феликс Натанович, — обратился к мужчине капитан. — Я бойцов привел к товарищу политруку. К нему можно?

— Почему же нельзя? — Голос у Феликса Натановича был глубокий и без всякого следа воспетой анекдотами еврейской картавости, которую я невольно ожидал услышать. — Даже нужно, товарищ капитан. Он мне всех больных уже переполошил – вас звал. Вы уж, будьте так любезны, скажите ему, чтобы не шумел. А то меня он слушать не хочет.

— Скажу, Феликс Натанович. Обязательно.

Кивнув врачу, капитан похромал в дальний угол импровизированного лазарета. Только сейчас я заметил там Терехина. Политрук, голову которого украшал внушительный слой относительно чистых бинтов, сидел привалившись к одному из древесных стволов, служивших подпоркой для тента. Сидел он в какой-то скрученной позе, поджав ноги и спрятав лицо в ладонях упертых в колени рук. На наше приближение он не отреагировал – то ли спал, то ли о чем-то глубоко задумался.

— Товарищ младший политрук!

Услышав голос капитана, Терехин поднял бледное, осунувшееся лицо и посмотрел на нас.

— Вы почему мешаете врачу работать?

Политрук с трудом встал. При этом его немного повело в сторону – видимо, закружилась голова. Сотрясение мозга, подумал я, Терехин поймал стопроцентно. Однако, не обращая внимания на разрешение капитана не вставать, он упрямо поднялся на ноги. Правда, все же стоял привалившись спиной к дереву.